Когда всерьез ищешь, что предъявить «режиму», наступает некоторая растерянность. Нет внятных преступлений, кроме «Боржоми». Ну, то есть, проще всего говорить о «наступлении на гражданские свободы» (пардон за штампы, будем считать, что это «терминология»). Из которых наиболее нами ценимая — свобода слова.
Но в этом плане мало стран более свободных. С оговорками, понятно. В принципе, говорить можно все. То есть абсолютно. С любой степенью достоверности. Любые документы могут быть опубликованы, и вопреки блокбастерам, злобные спецслужбисты даже не станут гоняться за каким-нибудь обладателем секретной флэшки. Нет, понятно, что за некоторые высказывания, особенно на региональном уровне, можно получить по шапке. И больно. «Могут и убить». Возможность высказывания, таким образом, это риск (что плохо), но это другая проблема. Сама-то возможность существует. Всегда.
И настоящая проблема — не в запрете на высказывание, а в полной этого высказывания, что ли, импотенции. Говорить можно все, но это не произведет никакого эффекта.
Фрагмент диалога.
— Вот ты, Дима, как отреагируешь, если вдруг у тебя на столе появится документ, неопровержимо доказывающий, что, допустим, Путин… — говорит Андрей.
— Ест детей, — говорю я.
— Ну, — уточняет Андрей, — что-нибудь пореалистичней, допустим, Путин лично украл все деньги корпорации Олимпстрой. Ты ведь даже не удивишься!
— Ну, — говорит специальный человек Димоти таким тоном, будто у него весь стол такими документами завален.
— Ты даже не удивишься! — кричит Андрей, — ведь не удивишься, да? И никакая публикация этих документов не произведет эффекта.
— Если Первый канал сделает сюжет, эффект будет, — возражает специальный человек.
— Я тебе скажу, какой будет эффект. «Это сигнал», — напишут в своих блогах политологи Воняйко и Манка. «Это требует осмысления. Это, может быть, начало оттепели». А политолог Лепеха добавит — «Слава Газпрому!», — вношу я некоторую ясность.
Проблема-то вот она: любая «правда» может быть опубликована. И эта публикация вызовет, возможно, резонанс. Сформирует «общественное мнение». У граждан полно мест для испускания пара — от блогов до ток-шоу на метровых каналах, не минуя миллиард газет и журналов любой направленности. Но эта «правда», даже будучи правдой без кавычек, не окажет никакого влияния на реальность. И, кажется, эта проблема не описывается в терминах «свободы слова». А то, что Лимонова по телевизору не показывают — это не проблема.
Можно приводить массу контрпримеров в стиле — «негодяя Икс сняли после статьи о его зверствах в газете «Московский богомолец»». На самом деле, в девяноста случаях из ста все наоборот, и граждане просто от незнания путают причину со следствием. На самом деле, статья появляется после того, как решение о снятии негодяя Икс уже принято, и является способом маскировки подлинных причин этого решения. А подлинные причины — не в негодяйстве негодяя Икс, а в том, что он сидит на трубе, нужной более правильным людям.
(В этом плане очень показательна кампания по снятию Нургалиева, более известная рядовому читателю по тэгу «кровавая милиция объявила войну собственным гражданам». Игра, апропо, интересная: вы ведь не думаете, например, что Путин В.В. пишет колонку о том, как сложно уволить человека, даже если он полный долбо*б, и, к тому же, может оказаться, что это он со стороны полный долбо*б, а на самом деле — удивительных достоинств специалист, просто из любви к изящной словесности?)
Глеб Олегович Павловский, самый умный, все-таки, наверное, человек из тех, с кем после университета доводилось общаться, прочел нам в древности, молодым дуракам, целую лекцию закрытую о ребрах жесткости режима. Очень все выходило убедительно. Сломайте, — говорил тогда мудрец, — любое ребро, и нету режима.
Но, кажется, режим мутировал. Нету у него ребер. Ровная такая кучка однообразного слежавшегося мусора. Выглядит неприятно, но бить некуда. Увязнешь и запачкаешься, — вот два возможных эффекта. А на уровне «идеологий» — вокруг этой кучки смешная возня. Госпропаганда, раздувая фиктивные проблемы или даже превращая проблемы в успехи, имитирует пресловутых ребер наличие. Оппозиция — увы, увы, что выросло, то выросло, — бросается эти мнимые ребра ломать, сотрясая несвежий воздух. И превращаясь, кстати, в неотъемлемую часть системы.
При полнейшем равнодушии к уровню слов у граждан, принимающих решения (об этом писал я длинно, лень повторяться).
И все бы ничего, в принципе, терпимо, но сложноформулируемое ощущение, примерно такое: «ничего хорошего здесь возникнуть уже не может, это не сломаешь, не перестроишь и не улучшишь», — не покидает. Обидно.
