«Сегодня «верхи» ради сохранения себя во власти, видимо, прагматическим образом готовы медленно, но двигаться в направлении контракта между властью и обществом. Ввиду серьезности ситуации более сильная сторона нынешней сделки заинтересована в создании некоторых гарантий, экономических (пока все еще декларируемый принцип «неприкосновенности» социальных статей бюджета и национальных проектов) и политических, для второй. Далее же все будет зависеть от того, насколько вторая сторона, бизнес или население, сможет сохранить или даже расширить эти «кризисные права» в будущем.»
По известному определению Владимира Ульянова-Ленина, благоприятная ситуация для радикальных институциональных изменений возникает тогда, когда «низы» уже не хотят жить по-старому, а верхи – не могут. Если сегодня ситуация с «низами» далека от однозначной (уровень поддержки президента и премьер-министра, например, по-прежнему высок), то по мере развития кризиса выявляется все больше признаков, свидетельствующих о неспособности верхов действовать по-старому.
Часть таких сигналов посылается самими «верхами». Вопрос в том, как воспользоваться возможностями, открываемыми кризисом, для превращения российских институтов в более комфортные и для «верхов», и для «низов».
Шансы предоставленные и шансы упущенные
Цитата из Ленина приведена выше исключительно из соображений эпатажности – подобные мысли формулировали многие и до, и после него, причем далеко не всегда их авторов можно заподозрить в приверженности коммунистической идеологии. Скажем, Ричард Пайпс в книге «Собственность и свобода» усматривает истоки расхождения исторических путей патримониальной России и либеральной Британии, в частности, в том, что в последнем случае парламент и свободы были получены «низами» в условиях жесточайшего кризиса – в том числе финансового – королевской власти. Будучи вовлеченной в XVI веке в ряд разорительных войн, корона была вынуждена предоставить ряд ключевых прав и свобод в обмен на согласие подданных на увеличение налогового бремени. Только на месте Ленина, осознавшего и воспользовавшегося открывающимися возможностями, в этом случае оказался Оливер Кромвель.
В российской истории также без труда можно найти подобные шансы, которые, впрочем, либо не были использованы до конца, либо были использованы в прямо противоположных целях. Например, впервые идея о том, что государь и его интересы как частного лица не совпадают с интересами государства как олицетворения общего блага, была провозглашена накануне битвы со шведами под Полтавой. Для мобилизации экономических и человеческих ресурсов на решающую для «встающей с колен» России битву Петру, пишет тот же Пайпс, пришлось призвать к необходимости подчинения интересов государя интересам государства.
Интерпретаторы Макиавелли приписывают ему теорию «защитной демократизации»: перед лицом явной и серьезной опасности – экономического кризиса, войны и так далее – Правитель заинтересован даже не столько в том, чтобы предоставить права и свободы под нажимом «снизу», сколько в том, чтобы самому проявить здесь инициативу. Стивен Холмс в этой связи утверждает, что установление правового государства, одним из компонентов которого является ограничение всевластия Правителя и его подчинение Закону, соответствует прежде всего интересам самого правителя. Без этого ему просто не пережить годину испытаний. Если это так, то в России упущенные прежде возможности можно объяснить либо систематическим недопониманием правителями своих собственных интересов, либо недостаточной серьезностью грозивших опасностей.
Шансы существующие
Серьезность нынешнего кризиса подчеркивает ширящееся использование эпитета «Великий» для его описания уже сейчас, а не дожидаясь окончания «экономической смуты». Впрочем, этим грешит прежде всего нынешний президент США, тогда как еще в октябре–ноябре прошлого года российские власти не признавали сам факт наступления кризиса. О постепенном осознании «грянувшего грома» и в России свидетельствует ряд сигналов, осознанно или неосознанно подаваемых сегодня ее правителями.
Во-первых, в условиях экономического кризиса использование правителями наиболее затратных техник власти, прежде всего силы, становится проблематичным. Силовые методы требуют непрерывного приложения усилий для обеспечения желательного результата, в чем нетрудно убедиться на примере тюрьмы или военных действий, а потому их чаще всего позволяют себе применять в условиях обилия ресурсов. Не случайно динамика цены на нефть, основного источника доходов российской власти, и интенсивность вынесения приговоров, предполагающих тюремное заключение, оказываются в России весьма схожими.
Интерес представителей российского государства к тюрьме и к гуманизации условий находящихся в заключении граждан служит своеобразным индикатором осознания «верхами» невозможности излишне полагаться на силовые технологии власти. Февральское – этого года – заседание Государственного совета в Вологде было посвящено пенитенциарной системе вряд ли случайно. В этой связи если рассмотрение нового уголовного дела Михаила Ходорковского и Платона Лебедева завершится мягким приговором, то это подтвердит не столько рост гуманистических настроений в российской властвующей элите, сколько прагматическое осознание реалий ее представителями.
Во-вторых, потребность в мобилизации человеческих ресурсов для поиска вариантов выхода из кризиса привела к тому, что раньше можно было увидеть лишь в дурном сне, а именно на плакатах Блока Юлии Тимошенко, – призывам к поиску молодых и талантливых, но «внесистемных» людей, которых можно было бы включить в состав резерва на замещение ответственных должностей в региональных и федеральных органах власти. Доля в «президентской сотне» представителей двух поколений, которые ранее практически не были представлены во властвующей элите, впечатляет: 44,1% принадлежат к поколению родившихся в 1970-е годы, 5,1% – в 1980-е годы. Только «поколение победителей» – родившиеся в 1960-е годы – имеет большее представительство (47,5%). Для сравнения: в администрации президента в 2007 году представители поколения 1970-х составляли 5,6% от общего числа занимавших высшие руководящие посты, а родившихся в 1980-е в этой группе вообще не было.
От сделки – к контракту
Иными словами, сегодня существуют предпосылки для перехода во взаимоотношениях между «верхами» и «низами» от модели сделки к модели контракта. Сделка подразумевает, что обе стороны что-то получают в ее результате. Например, во времена застоя «низы» получали относительную стабильность и обеспечение некоего прожиточного уровня в обмен на отказ от своих политических прав и притязаний. Модель сделки предполагает, что предметом торга может быть что угодно, в том числе и права, и свободы – никаких моральных или юридических ограничений здесь нет (видимо, поэтому в русском языке сделка предполагает и негативные ассоциации). Кроме того, лишь одна ее сторона имеет возможности и полномочия, чтобы следить за соблюдением ее условий. И этой стороной является отнюдь не бизнес или население.
Модель контракта, напротив, исходит из необходимости институциональных рамок как главного условия обмена. Эти рамки определяют, что может обмениваться и на каких условиях. За соблюдением институциональных рамок в этом случае следят обе стороны. Если сделка вполне может быть совершена между неравными сторонами, то контракт требует их равенства – по крайней мере что касается прав и обязанностей.
Сегодня «верхи» ради сохранения себя во власти, видимо, прагматическим образом готовы медленно, но двигаться в направлении контракта между властью и обществом. Ввиду серьезности ситуации более сильная сторона нынешней сделки заинтересована в создании некоторых гарантий, экономических (пока все еще декларируемый принцип «неприкосновенности» социальных статей бюджета и национальных проектов) и политических, для второй. Далее же все будет зависеть от того, насколько вторая сторона, бизнес или население, сможет сохранить или даже расширить эти «кризисные права» в будущем. Взять ту же «президентскую сотню»: ограничится ли все одной кампанией или есть шанс институционализировать ранее не работавшие «лифты» и сделать допуск к ним более транспарентным и открытым – зависит уже собственно от тех, кто пока застрял на «нижних этажах», а не от бегающих в поисках пожарной лестницы обитателей российского «пентхауза».
