Правительство утвердило антикризисный план. Это означает, что существование кризиса, хоть это и очень неприятно, уже невозможно отрицать. Но как перечень предложенных мер связан с сегодняшним днём – не очень понятно. Насколько лекарство, прописанное нашей экономике, адекватно болезни, «Фонтанке» рассказала эксперт аналитического центра «Экономическая экспертная группа» Александра Суслина.
— Мне показалось, что в этом плане кое-чего не хватает: в начале документа нет «диагноза», к которому прилагается «лечение».
– Вот именно: здесь не сказано, с чем, собственно, мы боремся. Назначено некое симптоматическое лечение, которое не вполне отражает причины кризиса. А значит, не факт, что лечение поможет. Документ выглядит сырым. Понятно, почему: план верстался очень быстро, поручение президента – надо что-то срочно делать. И такое ощущение, что его авторы не очень внимательно позаимствовали, так бы я сказала, фрагменты из документов по прошлому кризису. Словно они исходили из такой предпосылки: наверное, то-то и то-то нужно, чтобы переждать тяжёлое время, а дальше цены на нефть пойдут вверх – и всё образуется. То есть в антикризисном плане не видно понимания того, что кризис вызван не только и не столько ценами на нефть. И большинство предложенных мер – такие же, какие были приняты в кризис 2008 – 2009 годов, когда действительно нужно было просто переждать низкую цену на нефть, когда у нас были большие резервы – и мы, не очень задумываясь, пускали в ход эти резервы. Теперь «болезнь» другая, а принцип лечения – тот же.
— Первое антикризисное направление, которое задаёт себе правительство, – поддержка «импортозамещения и экспорта по широкой номенклатуре несырьевых, в том числе высокотехнологичных товаров». Что конкретно они собираются поддерживать?
– Звучит так, как будто у нас уже есть список неких товаров, производство которых нужно просто поддержать – и всё готово. Если мы читаем дальше, то там написано: необходимо создать программу, то есть ещё только продумать, какие отрасли поддержать. Если посмотрим ещё дальше, в таблицы, где перечислены конкретные действия, то и там не написано, о каких товарах идёт речь. Просто – «широкий перечень». Хотя бы один приведите пример! Какой такой высокотехнологичный продукт Россия производит и собирается его экспортировать? Это означает, что нет у нас никакой продукции, которой мы можем что-то импортозаместить. И объём финансирования – прочерк.
— Я пойду дальше по пунктам: «содействие развитию малого и среднего предпринимательства за счёт снижения финансовых и административных издержек».
– Вот это как раз то хорошее, что я хотела бы отметить в этом плане: налоговые послабления для малого бизнеса. Но, к сожалению, даже об этой действительно хорошей мере я не могу сказать без оговорки. Эти пункты так сформулированы… Регионам разрешается снижать налоги на малый бизнес, но делать это они не обязаны. Пойдут ли они на снижение налогов – неизвестно. Тем не менее если пойдут, то это поможет малому бизнесу выжить, потому что снижение предусмотрено довольно сильное: с 6 процентов до 1 – для тех, кто платит налог с дохода, в 2 раза – для тех, кто платит с прибыли. Плюс – снижение административного бремени и так далее.
— Да, но одновременно план предусматривает социальную поддержку малообеспеченных слоёв, и на регионы тоже ляжет нагрузка. Если они согласятся снизить налоги, то где возьмут деньги на соцподдержку?
– Вот регион и должен сам подумать: может он пойти на снижение налогов или нет, если может – на сколько. И потом, нигде не сказано, что надо обязательно снизить с шести процентов до одного. Можно снизить и до пяти. Так что для бизнеса это такой «пряник» – как на собачьих бегах: когда косточку перед ними держат, но ухватить не дают. Тем не менее сама идея снизить налоги для малого бизнеса – правильная.
— «Создание возможностей для привлечения оборотных и инвестиционных ресурсов с приемлемой стоимостью в наиболее значимых секторах экономики». Переведите, пожалуйста.
– Здесь речь идёт вот о чём. В связи с тем, что Центробанк поднял ключевую ставку до 17 процентов, этим пунктом, я думаю, авторы плана хотели сказать: при такой высокой ставке бизнес лишён возможности брать кредиты, то есть привлекать оборотные инвестиционные ресурсы. Я так понимаю, что речь идёт о возможном государственном субсидировании частного бизнеса. Может быть, хотят как-то компенсировать часть этой кредитной нагрузки. Или дать госгарантии.
— А «наиболее значимые сектора экономики» – это какие? Они где-то перечислены?
– Скажем так: в этом плане – нет. В принципе, у нас есть какой-то список особо важных отраслей. Хотя, по-моему, в этот список входят чуть ли не все отрасли.
— В плане выделен только один «наиболее значимый» сектор – гособоронзаказ. И дальше мы видим, что военные расходы сокращаться не будут. Это и есть самое значимое для нашей экономики?
– Получается, что так. Правительство обязательно должно показать высшему руководству, что уж на эту задачу, самую важную, на поддержание стабильного финансирования армии, деньги найдутся.
— Остальные статьи сокращаются на 10 процентов. И тут же предусмотрены «повышение качества систем здравоохранения… в соответствии с потребностями XXI века», «улучшение лекарственного обеспечения граждан». Как этого можно достичь, одновременно урезая расходы на медицину?
– Хороший вопрос. Думаю, что произойдёт, как это обычно бывает, перераспределение. Из-за отсутствия конкретики этот план выглядит таким… В нём каждый должен увидеть то, что хочет видеть.
— В плане есть такой пункт: «к 2017 году необходимо достичь сбалансированности бюджетной системы при наиболее вероятном уровне цен на основные товары российского экспорта». Правительство рассчитывает на улучшение ситуации через два года?
– Нет, тут речь идёт не о борьбе с кризисом. «Под сурдинку» кризиса решается действительно важная бюджетная задача, о которой, вообще-то, нужно было думать раньше. Дело в том, что у нас уже к началу 2014 года экономика исчерпала возможности для роста, основанного на высоких ценах на нефть. Даже тогда, когда мы ждали 100 долларов за баррель и больше, у нас уже были низкие темпы роста – по сравнению с теми, к которым мы привыкли. До кризиса, до Украины, мы ожидали к концу 2017 года дефицит бюджета. Теперь молчать об этой проблеме уже невозможно. И вот Минфин пытается протащить такую важную вещь, как принцип сбалансированности бюджета. То есть привести нашу бюджетную систему к тому, чтобы мы научились рассчитывать только на свои доходы.
— На этот счёт в плане есть ещё такой пункт: «оптимизация бюджетных расходов за счёт выявления и сокращения неэффективных затрат…» и так далее. А раньше? Разве «неэффективные затраты» надо сокращать только в кризис?
– Это притча во языцех. Это то, чем должно, в принципе, руководствоваться государство при составлении бюджета. Каждый год начинается новый бюджетный цикл, выходят «Основные направления бюджетной политики», сам бюджет. И каждый год там присутствуют «выявление неэффективных расходов», «мониторинг неэффективных льгот» – и так далее. Но ни разу, ни в одном таком документе я не видела, чтобы были перечислены такие-то неэффективные расходы на такую-то сумму – и эта сумма сокращена. Впрочем, кризис хорош тем, что благодаря ему можно «протащить» какие-то непопулярные структурные реформы.
— Про структурные реформы в плане отдельно сказано. Их реализация названа «приоритетным направлением работы правительства». Дальше – про диверсификацию экономики, экономический рост, достижение низкой инфляции и другие прекрасные результаты…
– Всего этого мы не могли сделать в течение очень долгого времени. Ещё до того, как устроили себе… геополитическое осложнение жизни. Не было у нас «опережающего роста частных инвестиций в структуре ВВП», не было эффективных инструментов промышленной политики, «дорожные карты» реализовались плохо… Может быть, что-то получится именно благодаря кризису. Сейчас ситуация такая, когда непопулярные меры можно объяснить не назревшими давно обстоятельствами, не чьей-то плохой работой, а кризисом.
— Да, но ни одной конкретной реформы в плане не описано. Кроме возможного снижения налогов.
– Потому что слова «структурная реформа» давно используются так же, как «инвестиционный климат», «состояние институтов» и так далее. Все примерно понимают, о чём идёт речь, но никто не расписывает, что конкретно надо делать.
— Может быть, они подразумевают судебную реформу? О ней сейчас экономисты просят больше, чем юристы.
– Вряд ли. (Смеётся.) На это никто не пойдёт.
— В плане есть тезисы о «снижении напряжённости на рынке труда и поддержке эффективной занятости» и о выплатах безработным. Это правильно – деньгами поощрять безработных, а не стимулировать создание рабочих мест?
– Нет-нет, тут речь о другом. Государство не может обеспечить работой всех. Всё-таки у нас пока рыночная экономика. А «стимулировать создание рабочих мест» – это вариант прямого субсидирования бизнеса. Это всегда неэффективно. Бизнес сам знает, сколько работников ему надо, какой квалификации. Пособие по безработице хорошо тем, что ты не просто получаешь его – и живёшь. С одной стороны, оно маленькое, на него не проживёшь. С другой – оно стимулирует официально регистрироваться в качестве безработного. Сейчас это мало кто делает. А когда ты официально зарегистрирован, ты обязан искать работу. То есть тебе служба занятости её находит, а если ты постоянно отказываешься, ты это пособие теряешь. Таким образом, эта мера должна в конечном счёте стимулировать трудоустройство безработных.
— Дальше в плане сказано так: правительство «рассчитывает, что постепенная стабилизация мировых сырьевых рынков…» – и так далее. Какие у них основания рассчитывать на стабилизацию?
– Они надеются.
— Пишут – «правительство рассчитывает».
– Но, по сути, они надеются. Насколько эта надежда обоснованна – отдельный разговор. Эксперты всё-таки сходятся на том, что цена на нефть не может оставаться низкой долго, что уже во втором полугодии 2015 года она пойдёт вверх. Так что основание для надежды всё-таки есть. Другое дело, что дальше у них сказано, что эта стабилизация позволит «нормализовать ситуацию на валютном рынке»…
— А она позволит?
– Мне непонятно – как. Конечно, повышение цены на нефть чуть-чуть снизит курс доллара. Но всех остальных наших проблем это не решит.
— Вот дальше в этом же абзаце: когда нефть стабилизируется и валюта нормализуется, «это обеспечит выход основных отраслей экономики из рецессии, в том числе за счёт более высокой ценовой конкурентоспособности российских товаров». Вас радует, что российские товары будут конкурентоспособны не потому, что они хорошие, а потому что рубль дешёвый?
– Те, кто это повторяет, видимо, не ходят в магазины. Вот у нас, предположим, запретили финское сливочное масло. И сколько теперь стоит «Вологодское»? Столько, сколько стоило финское. Когда количество какого-то товара на рынке уменьшается, цена на него растёт.
— Я бы не сказала, что у нас мало масла. Подумаешь – на два-три финских сорта меньше. Правда, оно не всё мажется…
– Вот именно: зачем производителям масла заниматься развитием своих производств и поднимать качество, если можно просто поднять цену до уровня пропавшего финского масла – всё равно купят.
— Дальше авторы плана рассчитывают на выход России на «стабильно высокие позиции среди всех стран по уровню комфортности ведения бизнеса»…
– Смешно.
— У нас сегодня рекордные показатели по оттоку капитала. Как они планируют достичь такой комфортности для бизнеса?
– Как они это собираются сделать – не знаю. Это просто текст. Какое-то время назад у нас действительно поддерживались идеи о создании в России, в Москве, международного финансового центра, о привлечении иностранных инвестиций, о том, что мы – развитая европейская цивилизация. И у меня такое ощущение, что эти пункты тоже скопированы из каких-то очень старых документов. То есть по смыслу они, наверное, соответствуют тому, что надо было бы делать. Но они не соответствуют сегодняшней реальности. Не могут экономисты закрывать глаза на низкий уровень развития институтов, на незащищённость бизнеса и прав собственности, на судебную систему.
— При чтении этого плана ощущение дежавю у меня не раз возникало. Например, здесь есть пункт: «Формирование и начало реализации Национальной технологической инициативы» – и дальше про создание «Сколково». Мне кажется, про «начало реализации «Сколково» я где-то читала лет пять-шесть назад.
– Мне кажется, что этот абзац просто скопирован с документа, в котором про «Сколково» действительно впервые написали. Просто создаётся имитация каких-то действий. Что значит «национальная технологическая инициатива»? У нас нет резервов, у нас нет кадров, у нас нет, по большому счёту, собственных технологических разработок. Если что-то есть – это или заимствовано, или создано в сотрудничестве с другими странами. И в этом нет ничего стыдного, так весь мир работает – на сотрудничестве в области высоких технологий. Но почему надо противопоставить себя остальному миру?
— Может быть, они просто начинают не с того конца? Вот если бы на пару страниц раньше были пункты о том, как удержать в стране «мозги», как…
– Вот об этом и речь! То есть не надо к этому плану относиться как к руководству к действию. Это документ, который появляется по заявке президента, причём в очень быстром режиме. Это «галочка»: хотите антикризисный план – вот он.
— А такой пункт: «продолжение модернизации и улучшение сбалансированности пенсионной системы…». Я правильно понимаю, что отнятую накопительную часть пенсии мне уже не вернут?
– Про отнятую у нас часть, я думаю, уже можно забыть. Они уже давно забыли, пересчитали, переложили – и вы забудьте.
— Мы не договаривались, что я плачу за их модернизацию.
– Модернизация – это, в данном случае, попытка провести реформу пенсионной системы, кстати говоря, давно назревшую, хоть и непопулярную. Нынешняя пенсионная система, хоть она реформирована-перереформирована тысячу раз, всё равно неэффективна. И в ближайшем будущем она даст серьёзные сбои. «Под сурдинку» кризиса они хотят провести непопулярную реформу.
— Повысят пенсионный возраст?
– Например. Или отменят баллы и сделают что-то другое. Важно, что идея пенсионной реформы действительно обоснованна, потому что проблема есть.
— Следующий пункт плана мне понравился: «Радикальное повышение качества системы государственного управления и работы крупных компаний, контролируемых государством». Но насколько радикально они поработают с госкомпаниями? В плане об этом ничего нет.
– Вот, например, есть некая госкомпания, связанная с нефтью. Ей постоянно не хватает денег, и она просит их у правительства. Это означает, что система управления в этой компании крайне неэффективна. А уровень зарплат в этой компании известен. То есть люди, которые не очень эффективно управляют госкомпанией, получают, тем не менее, большие деньги. В идеале выполнение этого пункта должно привести к сокращению затрат этой компании на саму себя и к росту эффективности её работы.
— Это что же вы хотите сказать: у «Роснефти» или «Газпрома» отнимут деньги?
– Нет, я не хочу это сказать. Что будет сделано по этому пункту – я не возьмусь предсказывать. Но те люди, которые писали этот план, понимают, что эффективность госрасходов у нас низкая. Да это и не новость. Беда в том, что каждый человек готов повышать эффективность в чём угодно, кроме того сектора, где трудится лично он. Думаю, «Роснефть» готова ратовать за повышение эффективности в газовом секторе. А ВТБ, например, – в нефтяном.
— И как они все договорятся?
– Они не договорятся. Если бы этот пункт удалось реализовать хоть в каком-то виде, было бы замечательно. Но, к сожалению, боюсь, что как он был на бумаге много лет – так и останется.
— Дальше начинаются таблицы, в которых можно увидеть конкретные суммы.
– Да, но сумма, если вы обратили внимание, проставлена не везде.
— Вот да… почему?
– Конечно, некоторые меры сейчас нельзя выразить конкретной суммой. Но в основном пропуски означают: подумать и потом решить. Иными словами, масштаб этого антикризисного плана существенно больше, чем может показаться, потому что некоторые меры не просчитаны. Непонятно, как они будут финансироваться, откуда возьмутся деньги, вообще что с ними будет. То есть с точки зрения финансирования план тоже не проработан.
— Но если просуммировать хотя бы то, что уже проставлено, то на борьбу с кризисом должно пойти больше двух триллионов. Это что – печатный станок?
– Нет, не думаю. Печатный станок – это если совсем нет денег. Монетарное финансирование – это крайняя мера, с моей точки зрения, ни один разумный политик на это не пойдёт. Думаю, что финансирование пойдёт, во-первых, за счёт перераспределения уже выделенных денег, во-вторых – из Резервного фонда и ФНБ. У нас в Резервном фонде есть почти 5 триллионов. По крайней мере, на год этого хватит. Что будет в следующем году – не берусь сказать. Всё зависит от того, сколько возьмут в этом. И как поведёт себя цена на нефть. И удастся ли в реальном выражении снизить те расходы, о которых мы уже говорили. И выйти к 2017 году к сбалансированному бюджету.
— Если подвести какой-то всё-таки позитивный итог: что в этом плане хорошо?
– Самое хорошее в нём – это попытка провести непопулярные, но объективно важные реформы. Такие как сокращение расходов, повышение эффективности, снижение налогов, стремление выйти на сбалансированный бюджет. Это хорошее, правильное ужесточение бюджетной политики. Потому что есть расходы, которые можно сократить безболезненно, повысив при этом эффективность того, что можно сделать за оставшиеся ресурсы. Это – первое. Второе – это, как я уже говорила, попытка улучшения бизнес-среды, квазиослабление налоговой нагрузки на малый бизнес.
— Чего вам не хватает в этом плане?
– Конкретики. Предоставление денег – это не мера. Если говорят о поддержке чего-то, хотелось бы знать, в чём конкретно будет заключаться эта поддержка. С другой стороны, я уверена, что это не последняя итерация антикризисного плана. Скоро должен выйти новый макропрогноз – и будет пересчитан бюджет. И тогда мы можем увидеть более подробную разбивку, что конкретно собирается делать правительство. В любом случае, лучше иметь не до конца проработанный антикризисный план, чем не иметь никакого.